Sin muedo
Они плыли из Гавра в Ленинград на одном корабле с испанцами - женщина с серыми волосами, в сером платье и берете, с сероватой кожей и бледной, какой-то вымученной улыбкой, и её сын, тёмный подросток нездешнего вида, весь в коже и молниях. Не француз, не испанец - гражданин мира.
Шёл тридцать девятый год. Сначала, в тридцать седьмом - тридцать восьмом годах, этот путь проделали дети, спасаясь от артиллерийских обстрелов, потом взрослые, те, кто заварил крутую кашу. Члены поражённого в правах правительства с семьями. Когда тебе на голову падают бомбы, поздно думать о том, справедливо ли это - или наказание за попытку установить твою собственную справедливость.
Оттого, думала женщина, испанцы все опалённые, словно головёшки, - исчерна-смуглые и волосы точно плавленая смоль. Эти члены правительства и Третьего Интернационала, которые жаждут сквитаться, продолжить борьбу. Третий Интернационал против Третьего Рейха - не очень смешно.
Её борьба - та уже на исходе. Семья разломлена ровно пополам, и вряд ли удастся склеить, даже соединив части. Ветер перемен унёс отца и старшенькую - единственную - дочь в Россию, теперь тамошние патриоты и апологеты жаждут воссоединения любящих.
"Я так начала стихи: "Дано мне отплытье Марии Стюарт", - думает женщина. - Поэты все слегка пророки: напрямую зависит от степени безумия".
И в это мгновение видит рядом со взрослыми девочку - и вроде как одной с ними породы, и так же явно не из них. Совсем юную девушку-подростка, мальчишницу по своей повадке, Она так похожа на Сонечку, умершую в страшных животных болях, и вместе с тем на другую, старшую Софию, с сердцем, порванным в лоскуты, что хочется позвать её тем самым именем. Так, чтобы никто не услыхал. Неслышимо для всех дотронуться до рукава батистового платьица.
Сходство наоборот. Англичанка Холлидэй казалась испаночкой. Эта, напротив, - плод готического, средневекового Севера: рыжие косы, светлей даже и Софииных, крутой лоб, жемчужно сияющая кожа в ярких веснушках. Жар-птица.
Но чем обе вровень друг с другом - живое пламя. Фениксы, что сгорают на своём собственном костре.
Никакого траура с белым воротником, как у Софьи. На ногах изящные, совсем не детские туфельки, оттого Мари почти воочию видит "утюги с мордами" - огромные тупоносые башмаки, на которые так, бывало, жаловалась Сонечка. "Уж лучше мне танцевать на ножах, как Русалочке, чем в этих гирях", - говорила она. А танцевать приходилось много - театр, голодный и бедняцкий театр военной Москвы. И работать много: у неё нет и не может быть своих детей, зато сестёр целых три: в отличие от неё - красавицы, высокие, златоволосые, и с модной обувью у них всё в порядке.
Удивительно, что девочка не отвечает на пристальный взгляд. Ещё страннее, что и остальные не обращают внимания - глядят на плеск серой морской воды, на мрачную полоску туманного берега. Глядят насквозь, и от этого сквозит в душе самой Мари.
- Сонечка, - внезапно проговаривает она не губами - одной мыслью.
- Я не она. Ана, - отвечает девочка звонко и нежно. - Ана Мария Десидерия. Дезире.
Только первое имя чётко испанское - с одним "н". Только первое с натяжкой можно считать женским - было ведь такой первосвященник. Во Франции, откуда они уехали, кавалеров-Дезире столько же, сколько дам. Да, там ведь э-мюэ в конце женских имён, но оно не говорит ни о чём - ибо немое. Что до Германии, то там, как и, впрочем, в Испании, любят нарекать сыновей - Эрих Мария, Карл Мария, Райнер Мария.
С Райнером они долго переписывались, не видя друг друга в лицо. Целовались душами вплоть до самой смерти - и после неё, потому что сон не преграда поэту, если он любит.
Ана Мария Страсть. Ана Мария Желание. Ана Мария Стремление.
Испанское женское лицо есть человеческое женское лицо во всех его возможностях страдания и страсти. Но Мари видит лишь изысканную, учтиво-безразличную маску.
Так тянутся томительные дни, когда прибытие и неприбытие одинаково тяготят душу и вонзаются в тело. Снаружи плещет солёная вода, внутри дождит слёзной моросью. Лишь редкие появления Аны скрашивают корабельные будни.
"В жизни я рядила тебя в коричневое с золотом фаевое платье, тяжёлое грузом четырёх отживших поколений, бременем лежащее на плечах, потому что должна была его сшить себе моя прабабка - и не сшила, бабушка и мать - не сшили, осмелилась лишь я в своём дерзком девичестве. Стан охвачен тугим лифом о двенадцати пуговках, мыс вдаётся в юбку, словно в море, и шелест от просторных гибких складок - морской. Платье встречи с первой Софьей. И вдруг накрывала дворянскую корицу вторым одеянием - купеческой, кустодиевской панбархатной синью, где по полю розаны, алые цветки. Розанетта из моей "Фортуны", Роза по имена Ана там, в бездне морской".
Девочка становится на расстоянии локтя от Мари, что вперилась, как в зеркало, в балтийскую, финскую тьму. В глазах страшный, детский - или вовсе не детский - серьёз:
- Бывают дни, когда примеряешь на себя воду. Бывают - петлю, в отсутствие хозяев и люстры со свечами. У вас, русских литераторов, вечно так: то горло бредит бритвою, то висок ищет рифмы "курок", а сердце зовёт девять грамм для опохмела. Оставляет надежду, что у тебя не произошло фиксации на каком-то одном методе суицида.
- Я сплю? - отвечает Мари. - Ты говоришь и снишься мне на русский лад.
читать дальше