Сначала люди кушали уличных сизарей: птица сорная, тупая, злобная - в общем, никакого сходства с голубками Пикассо. Затем настал черёд лосей и лошадей: заходят на дачные участки, щиплют сочную травку, детей пугают. О диких кабанах вообще чья бы корова мычала (тем более какой уж там крупнорогатый скот, давно истребился): вытаптывают без жалости всю траву, которая куда больше их самих нужна для жизненной биосферы. Собаки и кошки некоторое время удерживались на плаву - они умели встраиваться в сообщество. Все, кроме одичавших и потому составляющих прямую угрозу здоровью и жизни человечества.
А потом покатилось по наезженной колее: особь за особью, вид за видом. Нет, растительности в результате оказалось так много, что вегетарианцы вообще ничего не почувствовали: даже те, кто добавлял в рацион молоко (восстановленное из растительных жиров) и яйца (синтезированные из нефти). Но остальные люди довольно быстро испытали смертельную нужду в мясе. Включая рыбу.
Ювена не застала этого времени - родилась в самый Год Великого Пересмотра. Незадолго до того Землю посетила Макроинфекция - непонятного типа вирус, который целеустремлённо убивал вырожденных грудничков, немногим достигших года. По счастью, неудачных: синдром Дауна, гемофилия, муковисцидоз и всё такое прочее.
Самым любопытным для медиков было то, что под воздействием заразительного агента ноль ноль семь трупики не разлагались, а, в отличие от мяса животных и людей, как бы мумифицировались. Их не приходилось держать в холодильниках, где они вместе с водой теряли необходимые для жизни вещества, переохлаждать или подвергать вакуумной сушке.
- А почему было нельзя их похоронить? - спрашивала маленькая Ювена.
- Врачи хотели выделить заразный агент и попробовать с ним бороться, - важным голосом говорили ма-Нинеля или па-Ивисталь. - Лишь потом их осенило...
читать дальше Что инфекция передаётся лишь от мужчины женщине и от матери - вырожденному, а сам вирус без следа исчезает на второй день после гибели плода-переростка, нисколько не влияя на его свойства.
Ювена понимающе кивала.
В самом деле, отчего бы тогда этому плоду не послужить людям на свой особый манер? Разумеется, за очень и очень солидные деньги. В конце концов, почва нужна для жизни и произрастания, крематории не одобряет церковь, а лучшей могилой для потомков всегда служили их предки.
Когда человечество как следует прониклось этим фактом, число абортов по показаниям и наследственных заболеваний почти мгновенно сошло на нет, а многодетных семей стало на порядок больше. Все матери надеялись сорвать приз, который оправдал бы существование оставшихся в живых членов семьи. Оттого беременные женщины почти не попадали в клинику на сохранение беременности лишь из-за того, что муж слишком грубо с ними обошёлся. Феминистки исчезли как класс, убежища, которые они завели для жертв семейного насилия, закрывались или переоборудовались один за другим. Нищие с их грязными пищащими свёртками перестали встречаться в ухоженных парках и на улицах городов-метрошахт.
Конечно, церковь косилась и на соревновательство носящих и кормящих матерей, и на невозможность благотворить, и на кормоприюты для подкидышей, и на тот факт, что по всем каналам крутили избранные отрывки "Зелёного Сойлента". Но особенно возмущало священнослужителей, что наряду с Библией ходила и лежала на почётном месте книжица, которую написал некто Шон Натан Свифт, судя по имени, ирландец. Называлась она "Скромное предложение" и казалась многим пророческим предвидением, а некоторому числу избранных - подтверждением верности курса, взятого правительствами объединённых стран.
"По отношению к детям, достигшим года, - говорил этот Шон, - я предлагаю применить такие меры, благодаря которым они не будут в дальнейшем нуждаться в пище и одежде и не только не станут бременем для своих родителей, но, напротив, сами будут способствовать тому, чтобы многие тысячи людей получали пищу". Звучало это в полном соответствии с нынешним политическим моментом.
"Такими мерами" были особые роддома, приюты и распределительные пункты: дело в том, что всё ещё живые, но уже инфицированные младенцы превращались в подобие неподвижного овоща и не требовали практически ничего, помимо кормления через зонд и уборки экскрементов, для чего их помещали в достаточно дорогую, но надёжную многооборотную кювезу.
Они могли быть анонимными, эти новые убежища, но те, кто ими пользовался, по большей части предпочитали гласность: одни - ради денежного приза, другие - гордясь своим богатством и возможностями, которое оно даёт.
А по вечерам в любой квартире с мультисетевым экраном звучал голос диктора-чтеца:
"..это в значительной степени увеличило бы число браков, к заключению которых все разумные государства или поощряют путем денежных наград или понуждают насильственно, с помощью законов и карательных мер. Забота и нежность матерей к своим детям значительно возрастут, когда они будут уверены, что общество тем или иным путем обеспечит судьбу бедных младенцев, одновременно давая и самим матерям ежегодную прибыль. Мы были бы свидетелями честного соревнования между замужними женщинами: кто из них доставит на рынок самого жирного ребенка".
"... важная выгода моего проекта заключается еще и в том, что он положит конец добровольным абортам и ужасному обычаю женщин убивать своих незаконных детей - обычай, увы, очень распространенный у нас!"
Даже глубоко религиозные люди по истечении нескольких лет вынуждены были согласиться, что да, так и получилось. Вдобавок под напором выросшего спроса все геи и лесби со своими неестественными требованиями и неуместным чадолюбием ушли в тень, а в мусорных контейнерах перестали встречаться "вакуумные" червячки и младенцы в целлофане. Все они перекочевали в мясоовощные приюты, мясохранилища и на прилавок.
Одновременно с этим верующие, наконец-то сообразили, что преподобный Шон был деканом, то есть духовным лицом, и что поэтому его мнение в общих чертах можно счесть если не возвышенным, то вполне моральным.
Такова была предыстория.
Сейчас Ювена давно уже взрослая, ходит в недельный интернат и опекает малышей, которыми после года перелома буквально выстреливали из пулемёта. Когда её по выходным посылают в магазин-склад за покупной едой, она знает, что, как и когда спрашивать. В обычное время, когда надо экономить, семейство обходится фаршем из армейских и тюремных переморозков. То есть таких охлаждённых консервов, которые запасли на случай войны или роста организованной преступности. Когда кончается срок годности, их вытряхивают из больших пластиковых упаковок, прокручивают на гигантской мясорубке и пережаривают. Это вкусно, только вот...
Ювена, как всегда перед тем, как мама зовёт к воскресному столу, для возбуждения аппетита цитирует про себя отрывок из кулинарной книги, которая, в свою очередь, хотя и с небольшим изменением канона, цитирует Всепреподобного:
"...здоровый, упитанный годовалый младенец, за которым был надлежащий уход, представляет собою в высшей степени восхитительное, питательное и полезное для здоровья кушанье, независимо от того, приготовлено оно в тушеном, жареном, печеном или вареном виде. Я не сомневаюсь, что он так же превосходно подойдет и для фрикасе или рагу. Но ничто не идёт в сравнение ни по вкусу, ни по нарядному виду с младенцем, который, изжаренный целиком, будет замечательным блюдом на любом банкете или ином общественном празднестве".
И поэтому, когда настаёт какая-нибудь торжественная годовщина, девочка торжественно достаёт семейную карточку "Мегавизы" и с важностью в голосе говорит складскому менеджеру:
- Снимите за двух среднежирных мумиков, пожалуйста.
В эти дни деликатес поступает бесперебойно, а цены заметно снижаются. Поговаривают, правда, что на самом деле "праздничные мумики" (упрощённое от "мумийки") изготовляются из мяса более крупных и жёстких особей. Оттого их и упаковывают в нарядную плёнку полностью выпотрошенными и нарезанными на куски или ломти. Кроме того, на них всегда отсутствует кожа - ради маскировки, потому что волосатая, подозревали многие.
Первое отчасти объяснял тот же преподобный Шон:
"...многие джентльмены нашего королевства за последнее время уничтожили во время охоты почти всех своих оленей, и он полагает, что недостаток оленины можно было бы прекрасно возместить мясом подростков, мальчиков и девочек, не старше четырнадцати и не моложе двенадцати лет. Все они обыкновенно бывают вынуждены добывать себе пропитание воровством и прочими рискованными телесными упражнениями, оттого плоть их, к сожалению, чрезмерно жестка и нуждается в вымачивании".
Что касается наружного покрова, то и в этом буквально и без стеснения соблюдался завет преподобного: "Люди бережливые (я должен заметить, что наше время требует бережливости) могут ещё вдобавок содрать и кожу; из надлежащим образом обработанной кожи младенца могут быть изготовлены превосходные дамские перчатки, а также летняя обувь".
- Ну, только офигенные богачи могут позволить себе целую неободранную тушку, - говорил по этому поводу Велик, Велька, полностью Велиор, лучший дружок Ювены. - И натуральную одежду-обувку со всякими сумками-кошелёчками.
Ювенины родители богачами не считались, хотя потребляли по видимости куда больше, чем давали: три-четыре мумика в год против семи живых и трёх замерших, кого мама произвела за всю жизнь. Обыкновенные граждане пробавлялись овощным мясом, из соевого и рисового белка с добавлением шампиньонов, арахиса и брокколи, а настоящее мясо видали спасибо если раз в году.
А всё дело было в том, что папа и мама, квалифицированные медики, были посвящены в Главную Пищевую Тайну. Более того - участвовали в разработке того, что ею называлось.
Но то, что сверх тайны, знали не очень.
- Что такое "памфлет", "ирония" и "сарказм"? - спрашивала Ювена родителей и школьную учительницу лет через пять.
- Откуда ты их знаешь? Это устарелые термины.
- Читала одновременное предисловие к "Скромному предложению".
- Смысл этих слов давно утерян, - пояснял папа Ивисталь. - Кстати, не "одновременное", а "относящееся к тому же времени".
- Но его легко можно восстановить из контекста, то есть окружающих слов, - уточняла Марсельеза Реомировна. - Это значит...э...
- Во всяком случае, что-то очень хорошее, - итожила мама Нинель.
А ребята во дворе жилых червоточин уже с прошлого лета говорили "Какой сарказм!" вместо привычного "Это круто". И Ювена тоже начала так выражаться - с месяц назад после довольно-таки памфлетично-иронических испытаний её приняли в местную ребячью "шаражку".
Как все они проводили время, свободное от школы и родительских поручений?
Да никак особенно. Сидели на скамейках внутри общинного двора, сплошь усаженного всякой малосъедобной декоративностью. Разглядывали окрестность: поля, заросшие пищевой зеленью, виноградники в тени долговязых финиковых и коротконогих банановых пальм, бахчи, заплетённые горохом аркады вдоль широченных транспортных магистралей, которые лучами сходились вокруг каждого из подземных городов - огромная кормушка человечества по имени Всегея, сосредоточенная на одной стороне планеты и окружённая бесполезным океаном. Болтали, пили газированный сок, покуривали безобидную травку, а заодно пережёвывали сплетни и слухи, не получившие одобрения Инфосети. Именно здесь подросшая Ювена узнала, чем именно занимаются папа с мамой.
Вирус, оказывается, таки был выделен. Противоядия от него не отыскали до сих пор, да и не старались особенно: естественный отбор - дело само по себе нужное.
- Им колют, - заговорщицки понизив голос, сообщил Велиор. - Через шприц можно любого заразить, хоть ребёнка, хоть взрослого. Годик, а то полгода - и ты уже тоща моща.
- Мощи, - машинально поправила Ювена. - Или мумия.
- В общем, выборочная селекция, - Велька любил употреблять в дело необычные выражения.
- А кто выбирает?
- Да такие же, как мы. С восемнадцати. Это когда идут местные выборы и тут же наградная продажа дефицита. Вот ты думаешь - проигравшие кандидаты куда деваются?
- Тут ты явно перехватил. И вообще врёшь безбожно, клянусь Всепреподобным Деканом.
- Ну и вру. Но как-то эти проблемы утрясать надо?
Вот они и начинали "утрясать" на свой собственный лад. Становились все в круг, сплетали венком руки и кружились в хороводе до тех пор, пока мутноватые от выпитого, съеденного и выкуренного мозги не прояснялись и не начинали тотчас же крутиться в противоположную сторону.
С неба, как почти всегда, палило, полупрозрачные облака усердно изображали стадо овечек с рождественской открытки.
И дети во весь голос распевали идиллическую старинную песенку любимого поэта:
"Пусть всегда будет солнце,
Пусть всегда будет небо,
Пусть всегда будут люди,
Пусть всегда буду я!"
Пусть всегда будет небо,
Пусть всегда будут люди,
Пусть всегда буду я!"
Но всегда так не было. Ничто не продолжается "всегда".
Однажды среди ночи настал день. Луна, которую лицезрело население, выбравшееся наружу из духоты своих мегачервоточин, на краткий миг распухла и взорвалась, от неё отделилось некое облако, сияющее, словно шаровая радуга, и без долгих слов пропало.
А рано поутру вместо дня наступили ночь и тьма.
Небосвод покрылся мерцающей авантюриновой коркой, на абсолютно чёрном фоне которой еле узнавались чуть более крупные и расплывчатые вкрапления дальних звёзд. Потом более мелкие и яркие искорки начали расти.
И по ослепшей земле ударил гулкий метеоритный дождь.
Обитатели жилых пещер научены, что если нечто происходит - лучше по возможности выбраться наверх, чтобы не оказаться в западне. Это встроено в них на уровне подсознания, но никак не разума. Поэтому они начали поспешно выбираться наверх - без паники, без суеты, как хорошо запрограммированные механизмы. Выбрались успешно: придавило едва ли сотню взрослых и чуть побольше недоростков. Еще одна неприятность: многих, в том числе папу и маму Ювены с семейством, оторвало от раннего завтрака - ночной феномен, кстати, весьма краткий, они благополучно проспали и если куда торопились, то на службу в офис и в лицей.
Когда люди столпились в кольцеобразном парке, окружавшем их "небоскрёб наизнанку", все взоры вначале устремились на резко светлеющее небо. Вуаль отчасти рассосалась, звёзды, большие и малые, померкли, и туманное небо, по-прежнему без солнца, глянуло вниз, на опешивший народ.
А потом раздался ритмичный грохот и гул, будто в атаку шла бронированная танковая колонна, ударяя в землю каждым шипастым траком.
Люди взглянули окрест себя - душа их страданиями уязвлена стала.
Куда ни глянь, по всем дорогам, ведущим с полей и рощ в город, маршировали ящеры. Они были невероятны и непохожи ни на одну палеонтологическую реконструкцию: лапы прямые и стройные, как дорическая колонна на когтистом базисе, впалые бока одеты синевато-свинцовыми чешуями, вдоль спины - гребень или веер из густого багрянца, в который на земле обратились сложенные крылья, витой коралловый рог поднимается из переносицы, а из-за крепко сомкнутых челюстей исходит перламутровый дым. Он-то и создавал впечатление мерцания - того самого, что принесло их коконы с другой планеты или звезды.
И от вида, от грозной поступи живых гор тряслись дряхлые кости старого мира.
- Драконы, - крикнул кто-то позади Ювены и Велиора, который подобрался и ухватил её за руку. - Небесные твари!
Лютый зверь Каркодил, что наше солнце поглотил!
Каждое из чудищ, по всей видимости, избрало своей целью ту кольцеобразную стену, которая была ближе, и вознамерилось её таранить.
Масса людей в панике ринулась назад, к высокому парапету, который огораживал первый и единственный этаж здания - с лифтами и аварийными лестницами. Превращая тех, кто выбрался последним, в желе с обломками костей, среднюю прослойку - в сырьё для примерного, по всем правилам, колесования.
А вот передние ряды вовремя спохватились и попытались использовать инерцию прилива для бессознательного лавирования. И вылетели прямо к рушащейся стене.
Известно, что толпа независимо от хотения выталкивает вперёд то, что стало ребром или сравнительно мало по размеру. Этим условиям отвечали подростки. Именно их и вытолкнуло на передний фронт.
Они безуспешно барахтались, пытались расправить притиснутые к туловищу локти, которые делали их похожими на цыплят, приготовленных для гриля. Но даже ещё скорее оказались у цели: перед самыми зубами чудовищ, оскаленными и сомкнутыми намертво, будто в ухмылке.
Все приятели Ювены и она сама.
В момент, когда страх пересиливает всё, что в тебе имеется разумного и от тебя остаётся лишь желание отбить атаку - которой, между прочим, пока и нет, - вы бросаете в противника то, что у вас в руках.
Это оказался прелестный, пухленький полуторагодовалый мумик в собственной кожице, набитый гвоздикой, корицей и яблоками - знак полученного на днях высокого статуса. Его только что сняли с вертела духовой печи и собрались разделывать широким ножом.
Крокодил отступил перед тем, что плюхнулось наземь, и стал намертво. Сородичи последовали его примеру, словно то были заводные игрушки, управляемые из одного источника.
Люди тоже замерли. Застыло всё.
- Он боится! - вдруг возопил Велиор. - Он не хочет наступить!
И бросил в зверя тот предмет, что было в руках у него самого.
Предположительно бутерброд с ветчиной-хомоном.
Тут всё смешалось в доме... вернее, преддверии дома.
Люди ринулись вперёд, в атаку на беззащитную громаду, доламывая те части изгороди, что пока стояли, бросая острые обломки камня и огрызки пищи, сломанные телами сородичей решётки, кусты, выкорчеванные наспех, и всё, что попадалось на пути.
Про зачинщиков боя мало кто вспомнил.
Крокодил приник к земле, словно желая там затаиться.
Со всех сторон слышалось могучее хлопанье крыльев - то его собратья готовились улетать, расправляли паруса, поднимались, чтобы достичь своих подобных яйцам шлюпок, не так давно стартовавших с Луны.
И всё закончилось так же непонятно, как и началось.
Говорили, что неудавшееся нашествие решило продовольственный вопрос на несколько десятилетий вперёд. Как это получилось, если пришельцы улетели, а погибший был по ощущениям сотворён из крупноволокнистого дерева или свинцовой проволоки, - народу не объясняли.
В парке дома, где проживали юные герои, победители Зверя, воздвигнут памятник: хоровод стройных, грациозных существ, своей белизной напоминающих оплотненный призрак или мумию в оболочках. Они танцуют вечный танец вокруг уродливого туловища, всего в выпуклых квадратах и ромбах. Чучело зверя напоминает гротескную иллюстрацию к одной из любимых детских книг.
Под ногами юношей и девушек широкой лентой вьётся надпись:
ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ ЮНЫМ ГЕРОЯМ
"Пусть всегда будет Солнце,
Пусть всегда будет почва,
Пусть всегда будем мы!"
"Пусть всегда будет Солнце,
Пусть всегда будет почва,
Пусть всегда будем мы!"
Мать-Земля тем временем предавалась тяжким раздумьям. Это было нелегко - планетарный разум сильно уступает звёздному, в частности солнечному. Для формулирования самой примитивной мысли и то необходимы тысячелетия.
Однако она помнила, что вначале и сама была звездой - не первой величины, но всё-таки. И мысль об этом помогала ей рассуждать с невиданной для прочих "коркодилов", то есть "покрытых корой", скоростью.
"Наряжаюсь и думаю, что понравится, - она плоховато владела грамматическим временем, потому что была совсем ещё дитятей, и предпочитала всем остальным временам настоящее. - Потом думаю подарить радость. Они ликуют - живут, любятся, плодят себе подобных, устав, возвращают себя мне. Кормят друг друга - это как замкнутое кольцо. Но явились те, кто желает выделиться. Истребляют быстроживущих для одних себя. Растят долгоживущих лишь себе на потребу. Не платят долгов - всё внутрь. Живое внутрь. Свои жилища обернули внутрь. Посылаю болезнь - первое моё слово. Вывернули наизнанку. По совету Голубой Звезды посылаю крылатых вестников - второе слово. Не приняли, не услышали, погубили одного. Нет терпения - изъели кожу. Не снаружи, так с испода влезли. Они имеют слово "червоточина" для того, что соединяет миры. Но про свой дом не догадываются. Хочу вернуть себе душу звезды".
Из недр земных поднимается магма - причина жизни, воплощение смерти. Подступает раскалённой лавой под самое горло вулканов. Кипятит воду глубоких озёр, чтобы та вырвалась гордыми плюмажами гейзеров. Раскачивает колыбель, чтобы уронить строптивого ребёнка в космическую пустоту.
Выпевает новую песню иного поэта:
Земля, к чему шутить со мною:
Одежды нищенские сбрось
И стань, как ты и есть, звездою,
Огнем пронизанной насквозь!
Готовится сказать третье слово. Последнее.